Сегодня я хочу поговорить об одном из направлений цифровой живописи. Моей целью является демонстрация того факта, что цифровая живопись этого направления (я назвала неонеоромантизмом) — это не баловство несостоявшихся художников, не коммерческий заказ, а закономерное явление развития искусства.
При всем многообразии того, что делают цифровые художники, можно уже сейчас выделить большую группу тех, кто рисует мистические пейзажи, темные, заполненные мерцающим светом подземелья или сиренево-розовые леса. К этой же категории изображений можно отнести горные пейзажи с туманами и водопадами и заполненные электрическим светом опрокидывающие ракурсы головокружительных небоскребов.
Так называемые тру-художники брезгливо отворачиваются от этих работ, отказывая им в праве называться искусством. Меж тем, в выставочных залах продолжают висеть и Жерико
и Каспар Давид Фридрих
и Томас Коль
и Генрих Фюзели (Фюссли).
Их, в свою очередь, презирают концептуалисты. Но и те, и другие почему-то лояльно относятся к прерафаэлитам и к творчеству символистов, в котором романтическая составляющая ничуть не слабее, чем у того же Каспара Давида Фридриха.
А теперь давайте честно спросим себя — чем Каспар Давид Фридрих
так уж сильно отличается, например, от своего филиппинского цифрового собрата Фердинанда Ладеры?
Для начала определимся, что такое романтизм.
Романтизм — это не особый художественный язык. Это, скорее, направление мыслей и мироощущение. Художественный язык тут используется вполне традиционный, по своим приемам вполне реалистичный.
Романтизм плохо отделяется от символизма и часто в картинах символистах романтизм является важной составляющей. Вот символизм имеет свой язык, набор определенных образов, способ их изображения. Но романтизм, как настроение, как идеализация героического, трагичного или возвышенного вполне может присутствовать и в символизме.
Романтизм очень часто связан с мистификацией природы, он считает ее непознаваемой и полной тайн.
Человек романтизма — одиночка в борьбе с судьбой, встречающий ее вызовы с открытым забралом.
Романтик подвергает догмы сомнению и занимается новым толкованием старых смыслов, что тоже сильно сближает романтиков с символистами.
Романтики придают определяющее значение искусству, считают мир, который создает искусство, своим прибежищем.
Романтизм настаивает на избранности романтической личности, на том, что достичь вершин дано не всем, но каждый должен к этому стремиться.
Романтики не очень жалуют традиционные вероисповедания и создают свои религиозные миры, либо толкуя по-своему Святое писание, либо обращаясь к забытым образам древних местных или экзотических божеств.
Романтики любят экзотику вообще, поэтому часто изображают Восток, но Восток не реальный, а такой, как он им представляется в их сказочных иллюзиях.
Давайте же посмотрим на пейзажи цифровых живописцев, начиная от деревенских пасторалей до футуристических ландшафтов. Мы увидим, как они укладываются во все каноны романтического искусства.
Тут смело можно задаваться вопросом, а искусство ли это? Нет, не горные вершины и водопады Каспара Давида Фридриха, а вот эти туманные цифровые дали?
Вопрос не совсем однозначный. Есть, безусловно, одно «но». Каспар писал свои пейзажи, опираясь на наблюдения родных ландшафтов. Современные цифровые художники чаще пользуются референсами, рассматривая фотографии и видео. Это не есть хорошо. Потому что пользоваться референсами можно и нужно, но видеть своими глазами тоже обязательно. Тогда происходит действительно личная выработка образа, а не отбор уже отобранного кем-то. У многих цифровых художников их горы и водопады несколько условны. Геймплею это, возможно, не мешает, а вот превращению изображения в искусство не способствует.
Потому что, повторюсь в очередной раз, искусство — это не оформление интерьера, не красивая картинка, не штампованный образ. Искусство — это способ познания мира и человека, присвоение окружающего и внутреннего через это познание и формирование новой действительности, которую снова приходится познавать. Процесс этот бесконечен, происходит лишь смена объекта познания, иногда вплоть до слияния его с субъектом. В зависимости от этого меняется язык искусства.
Что изучает современный сиренево-зелено-голубой романтизм и что он присваивает? Безусловно, полный ответ мы сможем получить, по прошествии определенного времени, когда перестанет работать эффект абберации. Но уже сейчас можно говорить о некоторых причинах явления.
Странным образом этому способствуют некоторые общие черты, сближающие первые десятилетия 21 века с 18 и началом 19 века. Усталой иронии постмодернизма приходит конец. Это случилось по причине технологической революции, которая происходит прямо здесь и сейчас. Принцип постмодернизма «все суета сует» и «ничто не ново под луной» оказался неверным. Оказалось, что под луной внезапно выросло много нового, меняющего самосознание человека. Я не буду сейчас петь дифирамбы технологиям, которые разрушили границы, создали фантастические возможности социальных связей, допустили к информации невиданные доселе массы людей. Это просто факт. И факт этот пока имеет позитивную окраску.
Множество молодых людей ощущают время как контролируемую личностью многовариантность возможностей. Этого не было у поколения второй половины 20 века. Что-то похожее случилось и в 18 веке, который не случайно назвали веком Просвещения. Европейский человек 18-19 века стал задумываться о самостоятельном контроле над своей судьбой и над миром вообще. Романтики предлагали человеку самому создавать свою судьбу, но не на рациональных, а на чувственных началах, больше полагаясь на природную интуицию, которая позволяет услышать голос рока.
18 век и начало 19-го стали веком чувственности. И произошло это, благодаря простому факту: промышленные успехи привели к повышению уровня жизни, и Европа банально избавилась от голода. Поскольку никто еще не отменил пирамиду Масслоу (хотя тогда о ней не знали), все случилось ровно по правилам. Как только человек перестал думать о хлебе насущном, он задумался о более тонких материях. Он стал учиться чувствовать. Все эти сантименты, падения в обморок, душевные терзания и прочие «страдания юного Вертера» возникли именно тогда. И это тоже очень сильно роднит нас с эпохой 18-начала 19 веков.
Сегодня проблема голода давно уже преодолена не только в Европе, но и в мире в целом. Уровень жизни возрос значительнейшим образом. Человек не стоит перед вопросом животного выживания, и у него начинают рождаться мысли о сохранности планеты, он начинает очеловечивать животных, с которых 200 лет назад радостно бы содрал шкуру, он задумывается о собственном месте в этом мире, о своей идентичности. То есть, начинает делать то, что делали в 18 веке — по-новому чувствовать.
Тогда было удивительным осознание, например, что ребенок тоже может иметь какие-то предпочтения и наклонности, что его необходимо не просто наказывать, а воспитывать сообразно природе. Вообще существование детей как чего-то самостоятельного, обладающего собственной волей явилось открытием 18 века. Приблизительно так же удивительно нам сейчас открытие у людей более чем двух гендерных идентичностей. Растет индивидуальное разнообразие. Разросшиеся коммуникации в социальных сетях используются не столько для того, чтобы ощутить принадлежность к группе, сколько для того, чтобы идентифицировать себя как индивидуальность.
Есть еще много общих черт, которые мы можем наблюдать у двух периодов. Это культ молодости и естественной красоты. Вы заметили, новое поколение почти не использует косметику, носит натуральные ткани, ювелирные украшения из обычных камней и вообще, как и романтики конца 18-начала 19 веков, ищет некой изначальной подлинности во всем.
У нынешнего поколения, как и у их давних предшественников есть, конечно, и свой роман. Тоже изначально готический, а потом переросший в разные формы. Чем является жанр фэнтези, как не романтической литературой? Роман как возможность уйти в ту действительность, которая прекраснее, насыщеннее, чувственнее обыденной и тусклой жизни. Макс Фрай как романтический герой. Тем, кто мало читает, заменой романа стали видео игры и комиксы с фильмами по ним.
Массовое проникновение в современную молодежную культуру казалось бы такого узко национального явления, как японское аниме — это тоже дань романтизму. В отличие от своих предшественников 200-300-летней давности, наши юные современники точно знают, что никакой terra incognita в реальности не существует. Они не ждут чудес ни от космических путешествий, ни от кругосветного плавания. Они прекрасно осознают условность своего гранд вояжа в иные миры. Именно поэтому они с легкостью преодолевают мультяшность пространства аниме и располагаются там, как в своем убежище.
Романтики ценят личное мужество и равнодушное отношение к смерти. Невозмутимость,. которая маркирует их поведение — это как раз для них внешнее проявление стойкости. И еще они очень серьезны. Особенно серьезно они относятся к себе. Вы замечали эту серьезность у поколения 2000-х? Да, они очень толерантны, но эта толерантность не имеет ничего общего со вседозволенностью. Терпимо и серьезно относясь к любым проявлениям индивидуальной реакции, они в ответ они требуют такого же трепетного отношения к их чувствам.
Вообще чувства и чувствование — очень важное содержание нашего времени. Оно воспринимается именно чувственно, не рационально. Отсюда и увлечение оккультизмом, и принятие обществом иррациональных решений, и рост религиозности на фоне стремительного развития технологий.
Это и новый виток женской эмансипации, и одновременное желание самораскрытия и маскарада. Ведь что такое ники, которые становятся вторым, если не первым, именем человека? Это ничто иное, как маска. Их может быть несколько, и человек будет отыгрывать несколько ролей.
Именно маска позволяет человеку обнажиться максимально, раскрыть себя в поисках единочувственников и в поисках полного самовыражения себя как уникальной личности. И это не важно, что уникальность обретает символы-штампы. Важно, чтобы желание было искренним.
Над этой серьезностью можно было бы посмеяться. От нее можно было бы отмахнуться. Но я советую людям старшего поколения, начиная, возможно с 35-летних, повнимательнее отнестись к этой серьезности. За ней стоит тот бэкграунд, которого нет у постмодернистов. Новое поколение верит в то, что делает. Оно готово к неизвестности, оно готово к риску, оно готово и привыкло воспринимать новое, и оно не боится смерти. Если цели будут высоки и искренни, то они как раз способны повторить подвиги своих предшественников и, как Байрон, погибнуть в какой-нибудь освобождаемой Греции, или пойти на баррикады, как герои картины Делакруа.
Именно с этой точки зрения я бы присмотрелась к революциям современности. Не с точки зрения политики, а с точки зрения искусства. У них сформировалась своя эстетика, где прагматичность и рационализм требований приносятся в жертву этой эстетике, в жертву т. н. красоте поступка.
Вообще жертвенность — это часть эстетики романтизма. Романтики отождествляют себя с идеей и готовы за нее умереть, потому что идея для них и есть они сами. Нет идеи — нет личности. И неважно, что идеей может быть судьба каких-нибудь насекомых в далекой Австралии, или защиты жертв насилия, пусть и средствами их полного самообнажения, или идея гендерного разнообразия — главное в том, что эта идея служит инструментом самоидентификации и самореализации личности, и личность готова ее отстаивать даже ценой жизни.
Еще одна важная особенность романтизма нынешнего и прошлого — сочетание несочетаемого. Это характерно для всего вообще, и для общего видения, в частности. С одной стороны, романтики ищут некой иной реальности, полной символов и смыслов, с другой стороны они жаждут полной прозрачности. Так, в 18 веке наука стала объяснять устройство мироздания, и возможность раскрытия этих тайн кружила голову. Сейчас технологии сделали мир максимально транспарентным, и это порождает желание наконец-то дойти до самой сердцевины, до сути. Отсюда — запрос на искренность, подлинность, запрос на пруфы.
Почему запрос на романтизм возник сейчас? Ответ достаточно очевиден. Причин тут несколько.
Одна из них — реальное снижение насилия в обществе и рост уровня жизни. В обществе сложилось стойкое отрицательное отношение к войне и вообще к каким-либо победам, добытым силой. Это, конечно, относится, прежде всего, к европейскому, т. н. западному обществу. (Процессы, в т. ч. и эстетические, которые проходят в некоторых странах Ближнего Востока и Африки, относятся к иной стилистике).
В современном обществе нет заказа на сильные грубые чувства. Так же было в 18 веке. Грубые чувства считались атрибутом простолюдинов.
На смену простым чувствам приходят сложные нюансные переживания, которые по остроте не уступают своим более простым аналогам. В 18 и 19 веке романтические девушки начали падать в обморок, И дело тут не в корсетах, как пытаются нам втолковать историки моды и нравов. В средние века тоже ничего себе шнуровали лиф. Дело в том, что нюансные чувства приобрели такую остроту, что от неосторожного слова дама вполне могла упасть в обморок, а мужчина пойти искать по свету, «где оскорбленному есть чувству уголок».
То же самое происходит и с нашими молодыми современниками. Возросшая толерантность и транспарентность мира, высокий, как никогда, уровень жизни привели к отказу от примитивов. Вот откуда эти нюансные переживания по поводу самоидентификации, гендерной принадлежности, религиозных взглядов, права на свободу высказывания. Поверьте, что поколение 2000-х эти ненастоящие (по мнению старшего поколения) чувства переживает так же остро, как их родители переживали драку в подворотне или потерю бизнеса.
То есть потребность в сильных чувствах и в сильных действиях не ушла. Она так же свойственна новому поколению, как была свойственна первобытному человеку. Просто в условиях жесткого контроля общества и определяющего виляния культуры эти чувства питаются другим материалом.
Молодым некуда отправляться на поиски terra incognita. Войны для них потеряли значение, да их и нет в глобальном смысле. Торговля давно уже победила войну, и армии мира служат лишь охраной для торговли.
Социальные лифты работают все хуже, и карьера перестала приносить удовлетворение. Она слишком дорого стоит. Выходом стала виртуальная реальность. Не в смысле VR, а в более широком смысле — реальность, которая существует только на экране, в которой можно проживать иную жизнь, в которой можно быть героем или преступником, магом или рыцарем, в которой можно завоевывать и строить города, любоваться горными вершинами и водопадами, умирать и воскресать вновь и испытывать головокружительное ощущение власти над временем и вечностью.
Вот почему в цифровом искусстве так много горных пейзажей с одинокой фигурой героя на фоне дымящегося водопада, драконов, прерафаэлитских красавиц и рыцарских доспехов. Это ничто иное, как новый романтизм.
Мы зря думаем, что так называемая виртуальная реальность — порождение сегодняшнего дня. Искусству вообще свойственно создавать иные пространства. Собственно оно этим и занимается. Оно обрабатывает реальность, как хороший повар обрабатывает мясо с овощами, чтобы мы могли это потом съесть и переварить. Иногда это нежнейшие паштеты, а иногда бифштекс с кровью. Так и искусство перерабатывает реальность так, чтобы мы могли ее присвоить, ощутить себя ее повелителями.
Мы, возможно, не замечаем еще одного изменения. У нового поколения есть острый запрос на индивидуальность и на существование в узкой группе. Они хотят, как и романтики 18-19 веков отделить себя от толпы. Им еще продолжают по привычке устраивать массовые празднества, но они уже гораздо больше ценят тихие клубы или кафе, где можно поговорить или поиграть, а еще больше — цифровое пространство, которое дает им неограниченные возможности быть кем угодно и даже самими собой.
И сколько бы современные институции в области искусства ни игнорировали digital art, я глубоко убеждена, что за ним будущее. Новое поколение эту свою завоеванную реальность не уступит и не предаст. В цифровую живопись будут приходить новые талантливые художники. Уже сейчас их число растет. Появятся, и уже появляются новые, глубокие темы. Возникнут новые экспозиционные технологии и новые интерактивные возможности. И через 10-15 лет, когда сегодняшним тинейджерам будет от 35 до 40, именно они станут основными зрителями цифрового неонеоромантизма, потеснив в выставочном и арт-рыночном пространстве contemporary art, не предлагающее ничего, кроме рефлексии. Объект современного искусства изучен, человек знает все о своей низости. Теперь ему нужны крылья, новое пространство и новый воздух свободы.
P.S. Значительная часть того, что на сегодняшний день представляет собой 2D Art в стиле романтизма, создана более старшим поколением. Тем, кому сейчас от 30 и до 60. Но это как раз подтверждает выше сказанное. Они были первым поколением неонеоромантиков, которые осваивали неизведанные пространства цифровых технологий, прокладывая пути тем, кто сейчас идет за ними следом.
Наталья Рабчук.